Тель-Авив назван в честь романа-утопии, написанного Теодором Герцлем, и переводится как курган возрождения. Я упоминал ранее, что дурак — человек возрождения. Неудивительно, что круг нашего общения — это клоуны, кукольники, уличные артисты, режиссеры и сумасшедшие уличные философы.

Тель-Авив — идеальная среда для артиста. Это город фестивалей: уличный цирк, цирк в пустыне, фестиваль du Théâtre-Français, etc . Количество посещенных нами за месяц спектаклей могло бы составить репертуар хорошего театра. Спектакли самого разного жанра: от нежной клоунады до глубочайшего хардкора, действие которого начинается в холе с похоронной процессии; зрителей делят на плакальщиц, сопровождающих и носильщиков, несущих гроб — и вы идете по коридорам театра, выходя в зал через сцену, и после того как вы расселись по своим местам, вам говорят: вы все мертвы, вы просто души, наслаждайтесь.

Театр родился из мистерий, которые посвящались античным богам. С ходом истории менялось сознание человека, сменялись культурные парадигмы: классицизм с его возвратом к античности как идеальному образцу сменился эпохой модерна с присущим ему индивидуализмом, а та в свою очередь сменилась постмодернизмом с характерным ему размыванием смыслов, эклектикой, хаосом и разумом, уступившим интерпретативному мышлению.

Эволюция западного театра прошла тот же путь. Сначала театр выступал местом, где разворачивались экстраординарные события; на сцене человек встречался с божественным проявлением, бесконечно превосходившим его, а сам человек был жертвой фатума.

Пришел 20 век, а с ним и время сверхчеловека, на сцену вышел герой, человек воли, разорвавший свои отношения с богом, что сделало его самого богочеловеком и обрушило на него все экзистенциальное эхо такой позиции. с приходом постмодерна, преодолевший подростковый кризис экзистенциализма, театр вывел на сцену даже не маленького человека — поскольку в том, чтобы быть маленьким человеком есть свой героизм, — он вывел обычного человека, на фоне ординарной жизни. Зачастую у героев постмодернистских пьес даже нет имен. Вот открывается дверь. Входит Она. Она видит Мать. Та сидит у телефона. «Ты мне не звонил? А то я разговаривала по телефону. Сегодня понедельник».

Театр в Израиле берет свое начало с постановки «Диббук» Семена Ан-ского. Диббук стал метасюжетом в израильской культуре, какими, по Борхесу, являются Илиада, Одиссея и смерть Б-га в западной культуре.

Диббук — это, как правило, долгая и серьезная постановка. Диббук в акшеназском еврейском фольклоре — это душа умершего злодея, ставшая злым духом, который выселяется в тело живого человека. Изгоняется диббук праведником с десятью членами еврейской общины. Горят свечи, читаются молитвы, трубят в шофар. Так постановка выглядела около 100 лет назад. Тот диббук, на котором были мы, это постановка, где актерами взяты медицинские клоуны. Клоуны играют трагедию. Они внесли в нее легкость, героев сделали куклами, где даже у праведника есть свой диббук.

Современный Театр в Израиле — своего рода панк-рок, протест. Он зачастую оппонирует религии, как Тель-Авив оппонирует Иерусалиму: хорошо, у вас о Боге, у нас будет о людях; вы соблюдаете традиции, мы будем их всячески ломать; вы стоите лицом к прошлому, мы устремим свой вгляд к будущему. В известном смысле театр и религия в Израиле выступают полюсами друг друга.

В нашем спектакле сквозная сюжетная линия ведется о японском самурае Бэнкее. Мать оставляет его новорожденного под дверью у богатой госпожи, та выращивает его, умирает, и Бэкей отправляется в долгие скитания, которые приводят его в монастырь, где он становится самураем.

В этот вечер мы репетировали сцену его становления самураем, искали в этом клоунаду, пытались сделать это интересно и смешно, придумывали различные испытания, которые Бэнкей должен пройти: встать в стойку, прыгнуть выше головы, провести поединок с воображаемыми противниками, упасть в slow mo — одним словом, ката.

Репетиция была до полуночи и мы остались ночевать в студии. Ночь была жаркая. Я уже готовился ко сну, стал раздеваться, уже повесил свои штаны на спинку стула, расстелил свою деревянную постель и пошел налить себе стакан воды. Таня уже с трудом сдерживает смех. Спрашиваю: ты чего? Таня присылает мне фотографию. На снимке я…. стою спиной, голова героически повернута в профиль, серьезное самурайское выражение лица, и перечеркивающая весь пафос красная стрелка, указывающая на… и вдруг я понимаю, что все это время я хожу с порванными по шву сзади трусами.

После такого позора, легшего на мою самурайскую честь — впору было сделать себе сэппуку.

С первой звездой город вымирает. Все закрывается, транспорт перестает ходить, улицы пустеют, теле- и радиостанции переходят в спящий режим. Если вы включите телевизор, вы увидите заставку «Йом Кипур». Все это напоминает постапокалипсис.

Потихоньку люди выходят на улицу, как в первый день после победы над восстанием машин. Вскоре улицы наводняет народ, тысячи людей на велосипедах. Работающий светофор уже выглядит как анахронизм. Становится так тихо, что впервые можно услышать в городе шум средиземного моря. На расстоянии ста метров можно расслышать голос разговаривающих людей. Люди гуляют.

Долгое угнетение людей машинами закончилось, наступила снова эра людей. Ты можешь поставить стул посреди хайвея или лечь на дороге и смотреть на звезды. Нет привычных самолетов в небе: аэропорт закрыт.